читать дальшеДорога лентой стелилась под ноги. Встречный ветер перебирал пряди волос, отросших за время заключения. Где-то на горизонте уже показалось окутанное предутренней туманной дымкой солнце. Первое время я просто бродил по Теням без цели. Владения Хаоса, Дара, Амбер, мой Путь… Все это осталось где-то далеко позади, в другой жизни. И все, чего сейчас я хотел – это наслаждаться пением птиц и встречным ветром, не задумываясь о завтрашнем дне. Встречать рассвет у прогоревшего за ночь костра, не вспоминая о прошлом. Просто бездумно жить, наслаждаясь спокойствием окружающего мира.
Только длительное заключение позволяет понять, как прекрасна может быть свобода.
Дорога медленно тянулась вдаль. Я позволял ей вести меня туда, куда хотела она, лишь изредка, по мелочам, изменяя реальность.
Просто идти, чувствуя упругость земли под босыми ногами… Идти мимо городов и деревень, обмениваться с редкими встречными дружелюбными улыбками и идти дальше… Что может быть лучше?
Наверное, если бы у меня был выбор, я бы предпочел так и остаться обычным бродягой. Да я им, впрочем, и был в одной из своих жизней. Бродягой и поэтом.
Дорога сделала еще один резкий поворот и устремилась под своды роскошного леса. В лесной кроне шебуршились, радостно щебеча, какие-то неугомонные птахи. Рождался новый день, и он был прекрасен. Но овладевшему мной меланхолическому настроению не было места под палящими лучами солнца. Поэтому через несколько шагов небо надо мной окрасилось багряным.
Я устроился прямо на опушке леса, так и не решившись зайти под полог его зеленого шатра. Все что мне было нужно сейчас – это бездонное небо и россыпь созвездий. Поэтому очень скоро я, вполне довольный жизнью, сидел у небольшого костерка.
На уже начавшем темнеть небе постепенно проступали первые звезды. Приближалась ночь. Колдунья-ночь, для которой не существует неисполнимого…
Он шагнул из темноты. Я даже не заметил, как это произошло. Его не было, и вот он появился. Он был точно таким же, как я его запомнил. Высокий, темноволосый, одетый, как обычно, в черное с красным. Мой брат. Мой враг. Эрик…
Да, где-то, в самом уголке сознания, я был уверен, что он мертв. Но я был настолько заворожен волшебством ночи, что нисколько не удивился, увидев его. А почему бы и нет? Кто знает, какие штуки способны откалывать Тени?
- Мясо и немного вина? - Что еще надо уставшему путнику?
- От вина не откажусь, - он спокойно уселся напротив, а я, тем временем, тщательно пытался найти в моей души отголоски той всесжигающей ненависти. Но ее не было. Она ушла, ушла вместе с его смертью… Впрочем, смертью ли?.. Насколько я знаю, покойники не способны так ловко поглощать красное вино, насмешливо поглядывая на меня.
- Ну, здравствуй, брат… - Слово прозвучало неожиданно тепло.
- Брат, - в его голосе слышались прежние интонации, как когда он называл меня маленьким гаденышем. Только теперь они не казались мне оскорбительными.
Все-таки мы были слишком похожи. Наша борьба за трон Амбера напоминала попытки отнять друг у друга полюбившуюся игрушку, которая, в общем-то, не была нужна ни одному из нас.
Я смотрел на ожившее прошлое и не знал, с чего начать. Все-таки неловко только что увидев человека, спрашивать его, а жив ли он. Это сразу настраивает собеседника против вас. Поэтому я мужественно наступил на горло своему любопытству, отсалютовав Эрику бутылкой.
- За нас!
Вкуса я так и не почувствовал.
- Ну, что скажешь…
Он усмехнулся. Премерзко так. Впрочем, это у нас семейное.
- А ты постарел.... – Он не спрашивал.
- Что делать, - я попытался одновременно пожать плечами и шутливо раскланяться. Получилось не очень. – У нас тут все не так, как у вас там… на Эмпиреях.
Он пропустил мимо ушей мой слишком очевидный намек. Я не настаивал: захочет – расскажет сам. Но Эрик не хотел говорить, он хотел слушать.
- Ну и как тут у вас?..
Вопрос подразумевал так и непрозвучавшее «без меня».
- Ммм… Помаленьку…
Слово за слово, и я незаметно разговорился. Я рассказывал ему всё, абсолютно все, не считая нужным ничего скрывать. Иногда так бывает – хочется отдать человеку буквально все до мельчайшей частички, вывернуть душу наизнанку. Не в приступе нетрезвой, кружащей голову откровенности, а потому что поймет, прочитает тот скрытый подсмысл, затаившийся между словами и фразами, соединяющий их в единую картину мироощущения. Потому что ближе никого не было, нет, и уже вряд ли будет. Потому что отведенное вам время было растрачено попусту, просочилось в песок каплями драгоценной влаги из треснувшего дня кувшина.
Я рассказывал всё, безжалостно извлекая наружу из тайников подсознания деяния и помыслы. Я рассказывал о Даре, о Мерлине, о сводящей с ума красоте Хаоса и цветущих каштанах моего Пути, моего…
Воспоминания путались, накладывались друг на друга, перемешивались причудливой мозаикой, но он не вмешивался, не перебивал. Он слушал, подбадривающе кивая, когда я сбивался. Он слушал. Так, как не слушал мои рассказы никто до него. Так, как, наверное, стал бы слушать я сам, если бы мне взбрела в голову блажь внимать исповеди брата.
Живые редко умеют так слушать…
Время безжалостно стремилось вперед, и не в моей власти было хоть на мгновение задержать его бег. Все, что было позволено мне законами этого странного места, - каким-то шестым чувством отслеживать ход часов.
Я торопился, речь моя становилась все более сбивчивой и эмоциональной. Время подходило к концу.
Он поднялся:
- Помнишь библиотеку?
Признаюсь, вопрос застал меня врасплох, поэтому я просто ответил:
- Помню.
Эрик положил мне руку на плечо, ладонь была теплой и живой.
- Так вот, ты почти меня достал, - он весело усмехнулся, будто вспоминал не смертный поединок, а безобидную детскую шалость. – Почти.
Почему-то сейчас мне с пугающей яркостью вспомнился рельеф Мори «Лицом к лицу». Мы слишком увлеклись игрой, за ее сбивчивым узором так и не разобрав реальности, и проиграли. Оба.
Мои пальцы легли сверху на его кисть. Было ли это внезапным порывам или давно томившейся в узилище подсознания мыслью, но сейчас я готов был пожертвовать чем угодно за один-единственный день в прошлом. В прошлом, где Эрик был жив.
Брат отнял руку – только блеснули отблеском пламени кольца перстней.
- Ну что, прощай, маленький поганец. Может, еще увидимся.
- Может… - Эхом отозвался я, где-то в глубине души надеясь на новую встречу, но понимая, что она невозможна.
- А вино у тебя дерьмовое, - неожиданно заявил Эрик и шагнул куда-то в темноту.
- Что? – легкая меланхолия, синей дымкой окутавшая мое сознание, исчезла без следа. Но там, где смыкались темные ветви деревьев, уже никого не было…
Было ли это сном, плодом больного воображения или странной причудой Теней, их случайным наложением, давшим такой эффект? Я не знаю. Я не уверен, что все произошедшее не пригрезилось мне в последние часы перед рассветом, когда мир открыт прикосновениям из-за грани. Той самой грани, отделяющей жизнь от смерти…
Возможно…
Но однажды неизвестный адресат прислал мне ящик хорошего красного вина. Кем он был – осталось неизвестным…
Так, ежели я желаю в ноябре выйти на защиту, то в октябре по новым правилам мне надо вывесить АР. Для того чтобы вывесить эту дрянь в октябре, не позднее 20-го сентября я должна его сдать. Для того чтобы сдать эту дрянь в сентябре, к сентябрю я таки должна дописать диссер.
Мы делаем этот мир, таким, какой он есть. И пока в нем не желают слушать про вшивые бараки, предпочитая излишнему реализму красивые сказки, всегда будут находиться люди, способные эти сказки слагать, как бы их при этом не ломала жизнь.
только что до меня доперло, почему Тени выбрали Центавр. Морден там все ходил спрашивал: "чего вы хотите?" И только Моллари ответил: "Чтобы все стало, как прежде".
Тяжелые створки ворот городской тюрьмы подались в стороны, выпуская на свободу бывшего узника. Тот замер на пороге, ослепленно щурясь под яркими лучами полуденного солнца, от жарких прикосновений которого успел отвыкнуть. Двадцать лет – солидный срок даже для империй, что уж тут говорить о людях…
читать дальше- Че встал-то? – в голосе стражника не слышалось ни малейшего сострадания. – Так понравилось у нас, что остаться надумал? Это мы быстро… - тяжелая лапища бесцеремонно легла на плечо бывшего узника, тот испуганно рванулся прочь.
Как можно дальше от впитавшегося в каменную кладку запаха смерти и отчаяния, от наглых крыс, шаставших по босым ногам, от не менее наглых стражников и собратьев по несчастью, готовых сорвать свою ярость на любом, кто слабее… Прочь…
Стражник хрипло рассмеялся:
- То-то же, - и добродушно шлепнул освобожденного древком копья чуть пониже спины. – Давай отседова, пока не передумали…
С неторопливым величием изгнанного правителя бывший узник двинулся вниз по улице, к порту, стараясь не сорваться на бессмысленный бег, его провожал дружный хохот стражи.
Двадцать лет – долгий срок для людей, над которым дамокловым мечом довлеет проклятие смерти.
Он вспомнил почти все. Жадные щупальца страшной бури, не желавшей отпускать на свободу его лишившийся парусов корабль, сжимавшиеся объятия волн легко раздавившие творение человеческих рук, небольшой обломок мачты и бесконечные морские просторы. Беспредельное зеркало вод, то ослепительно-синее, словно в его глубинах навеки упокоился брат-близнец небесного купола, то беспросветно-черное, как темные воды подземного Стикса.
И еще жажду, терзавшую его измученное тело. Жажду, которая была ужаснее голода, и насмешкой богов казались ему, оставленному на волю ветра и волн одиночке, бесконечная лазоревая гладь моря… Воды?..
Безумие раскаленным лезвием впивалось в его память, перемешивая в странную мозаику картины, воспоминания, да и саму жизнь…
Когда волны, вдосталь наигравшись обломком кораблекрушения, выбросили его на берег, от человека, всходившего на корабль, не осталось ничего…
И скитался по городам побережья безродный побирушка, изувеченный жизнью юродивый, пока наконец на безымянном базаре случайно не увидел бронзовый щит с гравировкой. Великие герои Греции, взявшие после длительной осады Илион.
Словно яркая молния вспыхнула у него в голове, разрезая пополам поселившуюся там тьму, и невольно потянулась рука к появившемуся в его бессмысленной жизни якорю…
Долго оборванец, мешая бессильную ярость со слезами, пытался объяснить разъяренному торговцу, что и не помышлял о краже. Пришедшие на крики стражники ловко подхватили неудавшегося воришку под руку и поволокли прочь, издевательски посмеиваясь. Беззвучно шевелились губы побирушки, раз за разом повторяя, казалось бы, сущую бессмыслицу: «Я царь, я царь, я царь…»
И никто: ни дотошный торговец, ни доблестные служители порядка, ни собравшиеся полюбоваться скандалом зеваки не обратил внимания на странное сходство между царем-победителем и безродным воришкой… Никто…
А дальше были двадцать долгих лет в темноте. Чтобы не сойти с ума, он придумывал себе другую жизнь, разворачивая ее спираль день за днем, месяц за месяцем, год за годом. В той жизни было место и коварным богам-олимпийцам, и прекрасным женщинам, и ужасным чудовищам, и великим подвигам. В ней не было ни перепревшей соломы, ни пищи, которой стыдно кормить свиней…
Однажды он начал рассказывать, пробуя силу своего слова на случайных слушателях. Нет, он не называл себя царем, цари не носят рубища и не сидят в тюрьмах, он именовал себя одним из царских воинов.
И поползла по побережью, с острова на остров слава великого путешественника и героя, а сам бесстрашный герой в это время кормил вшей в городской тюрьме.
Он выбрал первый попавшийся корабль. Ему было все равно, куда плыть, лишь бы подальше. И не ошибся. Капитан был добр. Он не прикончил пробравшегося на судно побродяжку, не попытался продать его в рабство или обменять случайного пассажира на воду. Он просто приказал сбросить его в воду неподалеку от берегов ближайшего острова.
Доплывет – повезло, не доплывет – не судьба. Он доплыл, напрягая остатки сил, и уснул, зарывшись с головой в ком водорослей.
Позже на него случайно наткнется дочь местного царька, так же охочая до сказок как ее родители. Дальше будет все почти как в легендах. Будут внимать рассказу о его странствиях Алкиной и Арета, и он сам почти поверит в реальность своих скитаний. Правителям, благоговеющим от общения с настоящим героем, нельзя рассказывать о годах бродяжничества. Кто он, попрошайка? Нет, доблестный победитель циклопа. Тюрьма? Да вы что? Цари в тюрьмах не сидят, его держала в плену на своем зачарованном острове прекрасная нимфа Калипсо…
Потом будет корабль до Итаки, постаревшая и подурневшая жена, с испорченным длительным одиночеством характером, взрослый сын, с подозрением косящийся на чужака, какой-то старый пень, корчащий из себя жениха – он выгнал его прочь, предварительно пройдясь по его спине любимым луком… Потом он придумает новую легенду о мудрости богини Афины, о мести, о женской верности, о состязании и смерти. Потом…
А сейчас осушить залпом следующий кубок и перейти к описанию нового дня из своих странствий. Странствий Одиссея, царя Итаки….